93-й год или 20 лет спустя

http://rabkor.ru/opinion/2013/09/20/memory
Память, отбитая прикладами


Москва, 1993 год. © фото Люшена Перкинса

Двадцать лет назад, в страшные дни «чёрного сентября» автору статьи было три года, и он, естественно, ничего не помнит. Таковы особенности детской психики, что первые устойчивые воспоминания у человека сохраняются с возраста примерно четырех лет. Но как быть с теми, кто в те времена уже был существенно старше? Как так получилось, что у них воспоминания об этих роковых событиях или стёрлись совсем, или скукожились до размера односложной мысли: «Банды красно-коричневых мешали Ельцину строить демократию»?
Не будем вдаваться в подробности. О том, как на самом деле обстояло дело, написано уже немало. В том числе, довольно обстоятельная книга Станислава Рузанова «1991-1993, история сопротивления. Краткий курс». Мы же сосредоточимся на том, как политика шоковой терапии парализует массы, лишая их исторической памяти.
Многое об этом сказано в работах Наоми Кляйн, которая доводит до абсурда либеральный принцип «tabula rasa». Его логическим завершением она совершенно справедливо видит избитого и искалеченного узника Гуантанамо, корчащегося в костюме сенсорной депривации — этот образ стал уже лейтмотивом многих статей автора. Действительно, утрата памяти ужасна, но страшна она не сама по себе, а ещё и потому, что является результатом жестокого и циничного насилия.
Во-первых, это насилие над личностью — чрезмерная, с точки зрения многих, жестокость, с которой Пиночет и его подручные подавляли левое и демократическое движение в Чили, имеет вполне рациональное объяснение: нужно нанести человеку такую физическую и психическую травму, что даже вспоминать о ней ему будет больно. И здесь уже срабатывают психологические защитные механизмы, которые перестраивают память таким образом, чтобы не сталкиваться с этим травмирующим опытом. Довольно частый здесь приём — подмена субъективных процессов объективными, и наоборот.
Поэтому нет ничего удивительного в том широком распространении конспирологических теорий, которое мы имеем сегодня в России. Тот же «жидо-масонский заговор», популярный даже у некоторых наших левых, ничуть не проще объясняет мировую ситуацию. Во многом он выглядит сложнее, сбивчивее и запутаннее, чем обрисованная на пальцах теория империалистического капитализма. Преимущество теории заговора совсем другое. Она избавляет своего адепта от необходимости рыться в тёмных уголках своей памяти и принимать на себя ответственность — а значит, и чувство вины — за то, что произошло в не столь давнем прошлом.
Во-вторых, мы имеем дело с насилием над коллективом и его памятью. Для того, чтобы уничтожить коллективную память, недостаточно только уничтожить или разложить сам коллектив, в особенности, если он крупный. В этом смысле неолибералы отлично усвоили идею Маркса о том, что «идея, овладевшая массами, становится материальной силой». Поэтому, даже тогда, когда левые партии и классовые профсоюзы разгромлены или проституированы, на уровне власти и подконтрольных ей СМИ всё равно идёт превентивная идеологическая работа, признанная не только дискредитировать враждебный марксизм, но даже сам язык и научную традицию, в рамках которой он развился. Именно с этим связано то, что неолиберальные правительства Европы, сбросив с себя все прогрессистские маски, то и дело нападают на теорию эволюции и материалистическое естествознание в целом.
Так или иначе, они не учитывают одного — что идеи возникают не из воздуха, а из практики людей. Можно сжечь все книги вообще. Но если перед человеком в его деятельности встаёт та или иная задача, он — не мытьём, так катаньем — воссоздаёт ту идею, которую наши антропофаги тщились уничтожить на веки вечные. В этом плане крайне интересно, что происходит, когда воспитанная в совершенно отрицающей советское наследие (включая и марксизм) культуре городская молодёжь сталкивается с необходимостью реальной социальной борьбы. И в своей рефлексии она рано или поздно наталкивается на необходимость марксистской, по сути, интерпретации событий и своей роли. Автор статьи в этом лишь немногим отличается от своих сверстников, и то лишь потому, что в пику сугубо либеральной, «антисоветской» семейной среде он был изначально открыт к марксистскому методу социальной рефлексии.
Не менее интересна ситуация, когда потребность социальной борьбы и адекватной оценки действительности сталкивается с искажённой и обезвреженной идеологией, подменяющей собой практически необходимую идейную надстройку. Говоря языком медицины, на месте здорового органа находится больной, функции которого нарушены или атрофированы. В такой ситуации зачастую оказываются молодые (и не очень) люди из разного рода левых сект, как левоконсервативной, так и «евролевой» направленности. Несмотря на декларируемую приверженность марксизму, их теоретическая база представляет собой что угодно, но не инструмент анализа и сознательного коллективного преобразования действительности в соответствии с интересами класса. Одиннадцатый тезис Маркса плачет горючими слезами как от парализующих историческую самодеятельность масс идей «красного монархизма», так и от блокирующих широкую классовую солидарность идей «евролевых».
Великий советский философ-марксист Эвальд Ильенков далеко не случайно очень плотно занимался компенсирующей педагогикой, разрабатывая методику обучения и социализации слепых, глухонемых и других людей с нарушениями работы органов чувств. Сегодня перед левыми как в России, так и по всему миру, стоит сходная задача, но уже в масштабе целых обществ, в которых утрачены или крайне сильно нарушены функции социального восприятия и действия. Целые пласты коллективного сознания, нарушенные шоковой терапией начала 90-х, придётся выстраивать заново, в том числе, буквально по крупицам восстанавливая историческую память народов.
В этом плане, крайне интересный пример привёл научный сотрудник Института Африки РАН и колумнист «Левой» Александр Панов. Он рассказал автору статьи, что как-то будучи в Португалии он разговорился с хозяином одного из местных кафе, куда зашёл перекусить. Собеседник Александра не сразу, но узнал в нём родственную пролетарскую душу и… почему-то начал говорить о том, что хорошо относится к Путину и считает его «антикапиталистом». Каково было удивление португальца, когда Александр заверил его в том, что президент России сам является первейшим капиталистом и угнетателем рабочего класса. Совершенно очевидная для жителя постсоветского пространства мысль оказалась непривычной для живущего в весьма сходных экономических реалиях португальца.
Не менее симптоматичным, хотя и гораздо более понятным является феномен «красного Салазаризма». Уже упомянутый хозяин кафе — типичный образец мелкобуржуазного обывателя, как у нас в России — таксист, рассказал Александру Панову также, что если раньше он был противником Салазара, то теперь он резко изменил своё отношение к нему. Что поделать, если местные «социалисты», такие, как Сократиш, Баррозу и другие, тем не менее, воспринимаются как идейные преемники свергшей режим Estado novo Революции гвоздик. Вот вам и иллюстрация того, как велика инерция социального восприятия.
Что ж, неолиберальная контрреволюция основательно прошлась по исторической памяти народов Земли, -  где сапогом и прикладом солдата, где авиационными бомбами, где полицейской дубинкой, а где и ядовитым дурманом общества потребления. Но в обществе немыслимым образом сохраняются механизмы регенерации. Хорошим примером здесь может послужить научно-образовательная система в России, за последний бастион которой — Российскую Академию Наук — сейчас идёт ожесточённая борьба.
Доктор химических наук, профессор, ведущий научный сотрудник ИНХС РАН Александр Алентьев поделился с автором статьи такой мыслью: «Как только началась коммерциализация средней школы и неизбежное снижение уровня знаний выпускников, в школу хлынули преподаватели и аспиранты ВУЗов, которые помогали подтягивать знания будущих абитуриентов до приемлемого уровня для учёбы на профильных факультетах. Как только началась коммерциализация высшей школы, образовавшуюся брешь начали заполнять сотрудники академических институтов. Те же институты, кстати, буквально за пару лет заняли место уничтоженной в 90-е годы отраслевой науки. И вот теперь они решили убить донора. Создаётся впечатление, что наши реформаторы бьют не только и не столько по самой системе образования и науки, сколько по механизмам регенерации, которые ещё есть в нашем обществе».
То, что эти механизмы ещё сохранились, делает ситуацию далеко не безнадёжной. Главное здесь — действовать аккуратно, но настойчиво (примерно так, как автор статьи разрабатывал после перелома свою левую ногу). И уж ни в коем случае не надо требовать от людей невозможного, демонстрируя тем самым свою глупость и отсутствие терпения. В известном рекламном ролике, помнится, говорилось, что нервные клетки не восстанавливаются. Это не совсем так: клетки-то восстанавливаются, но вот связи между нейронами придётся строить заново. В деле восстановления этих нарушенных связей сохранившиеся крупицы общественной памяти — в виде живых свидетелей и участников событий того же «чёрного сентября», книг, газетных публикаций и иных свидетельств — играют роль той схемы, по которой можно восстановить исходную конструкцию.
Не менее важна и эмоциональная составляющая исторической памяти — погибшие на войне с фашизмом, на баррикадах в восставшей Москве 1993 года — все они взывают к нашему отмщению. И нынешние хозяева России не смогли отбить нашу память прикладами, как не смогли садисты из 18-го отдела РУБОП (предшественник центра «Э») выбить показания из скончавшегося 17 сентября сего года нацбола, поэта Андрея Райкова.

Цитата :

Иван Щеголев
Активист Левого Фронта, журналист, сотрудник ИГСО, член редакции "Рабкор.ру"

http://rabkor.ru/left-winger/2013/10/09/citizen
С точки зрения несознательного гражданина


Архивное фото © AFP 2013

Двадцать лет назад я уже был человеком призывного возраста, следовательно, вопрос, который задаёт Иван Щеголев в своей статье, адресован, в том числе, и мне. Сам Иван сетует на свой малый возраст, я же этим оправдаться не могу. Поэтому обвинения воспринял лично, предположив, что это у меня стёрлись, ну или скукожились воспоминания о тех роковых событиях.
Поскольку, как и большинство обычных русских граждан, жил я тогда (впрочем, как и сейчас) в довольно глухой провинции, а не в Москве, то воспринимал страшные дни «чёрного сентября» 1993 года через телевизор. А через телевизор это выглядело примерно так: немощные пенсионеры атакуют телебашню, озверевшие спецназовцы колошматят пенсионеров. Общий счёт в пользу спецназовцев из какого-то отряда не то «витязь», не то «вепрь»… Пушки палят в парламент, какой-то бравый усач препровождён сквозь толпу в КПЗ. Всё.
Сразу отмечу, что люди, окружавшие меня тогда и все последующие годы, были самые обычные. И они никогда не оценивали события в таком ключе, что «банды красно-коричневых мешают Ельцину строить демократию».
Поясню почему. Уже к тому времени и «демократию», и Ельцина ненавидело, как и сейчас, большинство людей. И я уверен, что наиболее популярной в народе реакцией на репортажи со стрельбой были: «Может хоть теперь этого пьяницу повесят на Красной площади за одно место?» Могу утверждать это без специальных социологических исследований. Могу также утверждать, что термин «красно-коричневый» был в ходу только у так называемых «либеральных» СМИ. Он и был ими выдуман, им никогда не пользовались обычные жители страны.
О том, что события осени 1993 года могли иметь какую-то особую значимость, я узнал года через три-четыре после них. Как-то на кухне в университетской общаге зашёл разговор с одним национал-патриотом, который сообщил, что «трупы вывозили сотнями, в крытых тентом военных УРАЛах». Национал-патриот говорил, что у него есть знакомый, у которого есть подруга, у которой есть друг, который это «точно видел». Потом, конечно, я немного на эту тему читал в интернете.
Так вот, что касается исторической памяти. Возможно, участникам тех событий в Москве (и москвичам, и немосквичам, и иностранцам даже) покажется обидным, но никакого влияния на жизнь в России эти события не оказали. Псевдодемократия ельцинского типа тогда уже победила, и реальных шансов противостоять её триумфальному шествию не было. А потому и запоминать было нечего, кроме красочных телерепортажей. Но развлекательные телепередачи ещё более красочны, и многие предпочитали смотреть их.
Немосквичей по большей части отвлекали от схваток за телебашню думы о хлебе насущном — вот с ним было плоховато. И обвинительный тон Ивана в адрес людей с «плохой» памятью обусловлен в основном москвоцентризмом. Это объяснимо — вся активная политическая жизнь сосредоточена в Москве, и тем, кто в ней участвует активно, представляется, что вся Россия ничем больше не занимается, как только переживает за москвичей. А вот и нет.
Лозунг «Москва — не Россия» имеет гораздо более глубокий смысл, чем просто «зависть» (уже давно трансформированная в злобу) провинциалов к столице. В данном случае смысл лозунга проявляется в том, что провинциалам, по большому счёту, всё равно, что там «у вас» происходило и когда. И не провинция в этом виновата. Вот взглянем на главную страницу сайта Рабкор. Три новости в колонке сверху — о Москве, а потом сразу Сирия… Греция… Польша… (22 сентября); большой портрет Медведева (с похмелья, по-моему, да?)… Профильный комитет… Толоконникова… (23 сентября). Это что? Новости о простых угнетаемых пролетариях с просторов России?
Стоит ли сетовать на то, что люди имеют плохую историческую память? Может, дело в узости политического, географического и исторического кругозора левых сил?
Утрата памяти о событиях октября 1993 года не является результатом шоковой терапии, жестокого и циничного насилия. Воспоминания не связаны с травмирующим опытом, потому что не было этого опыта. Да и вообще нельзя механически переносить явления из индивидуальной психологии на всё общество. Такой перенос и есть непонимание марксизма как метода познания.
Насилие, цинизм и прочее — всё это было и остаётся, но не в отношении тех событий. Мнимая «утрата памяти» связана с малозначительностью события для большинства населения страны. Я бы назвал это «историческое игнорирование» или «политическое игнорирование», или даже «провинциальное игнорирование».
Таков ответ. Но он не полон без необходимого дополнения. Допустим, события «чёрного сентября» чрезвычайно важны не только для Ивана Щеголева и его товарищей, а для всех людей в России — объективно и исторически значимо. Но откуда люди об этом узнают? Кто-то ведь должен им рассказать об этом. Где доступная литература, листовки, газетные статьи, где работа через интернет с невежественными вне-московскими и аполитичными массами, собственно, где тут левые? И ещё шире: а где левые вообще (не географически, с этим уже всё ясно)? И чем они занимаются?
Статья Ивана Щеголева по-своему уникальная, поскольку в ней содержатся ответы на многие вопросы, которые обычный человек может задать представителю левого движения. Например, в статье указан лично меня поразивший факт. Оказывается, приверженцы теории «жидо-масонского заговора» есть и среди левых! Если это так, то… катиться дальше некуда. Но даже если это не так, то сам факт сравнения левым активистом левых и конспирологических теорий очень красноречив. Потому что показывает, где и на каком уровне находится современное левое движение в России с точки зрения стороннего наблюдателя: прямо напротив (но не выше) полусумасшедших хоругвеносцов-антисемитов.
Иван, в целом, подтверждает конспирологический уровень современных левых (в России): «…неолиберальные правительства Европы, сбросив с себя все прогрессистские маски, то и дело нападают на теорию эволюции и материалистическое естествознание в целом».
Мировая закулиса, иными словами, занята «превентивной идеологической работ[ой], призванной не только дискредитировать враждебный марксизм, но даже сам язык и научную традицию, в рамках которой он развился».
Заговор, в общем. Ответ на вопрос «где левые?», в общем, ясен.
Разберём вопрос «Чем занимаются?», и заодно станет ясно, почему они воспринимаются как маргинальное неадекватное современности движение. И на этот вопрос есть фактически прямой ответ в статье Ивана Щеголева. Он пишет: «В такой ситуации зачастую оказываются молодые (и не очень) люди из разного рода левых сект, как левоконсервативной, так и «евролевой» направленности». Очевидно, что автор не считает себя сектантом. Он считает, что какие-то другие левые — сектанты. Но другие левые, я уверен, то же самое думают об Иване и его группе товарищей.
Обывателю, который жаждет социальной справедливости и ищет её, по старой памяти, где-то слева, и первым делом лезет в интернет, вскоре становится страшно: оказывается левых-то много, и они разбиты на секты. И мало того, ещё и, судя по всему, они грызутся друг с другом?
Вот так левые, в целом, и выглядят со стороны: конспирологические секты с неясными отличиями и такими же неясными политическими требованиями; секты сконцентрированы в Москве и игнорируют свои прямые исторические обязанности — просвещать угнетённые массы и защищать их классовые интересы, а занимаются чем-то своим… видимо, более существенным.
Ленин, кстати, похожую ситуацию описывал, в порядком затасканной, но оттого не менее актуальной статье «Памяти Герцена», написанной в 1912 году: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа».
Сейчас это означает: узость — сектантство, отсутствие консолидированной позиции, политического объединения, общей платформы и так далее (а по одиночке левые — никто и ничто); а удалённость от народа — москвоцентризм… И эта ситуация хуже, чем та, что описывал Ленин. Левым надо что-то делать. После 1993 года 20 лет прошло.

http://rabkor.ru/debate/2013/10/17/20-years
Двадцать лет спустя


Танки у Дома Советов РФ. © Владимир Федоренко/РИА Новости

Признаюсь, мне казалось, что совсем нечего написать нового про события 21 сентября — 4 октября 1993 года: всё, что только можно было, уже написано. Но, ознакомившись с заочной беседой-полемикой Ивана Щеголева и Евгения Лабриса, я понял, что тут ещё есть, что сказать. У меня есть что сказать хотя бы потому, что, в отличие от двух упомянутых авторов, я был и сознательным очевидцем и, на протяжении большего времени, непосредственным (хотя и рядовым) участником этих событий. Делаю я это с запозданием — юбилей уже прошёл, но, как сказано выше, толчок к новому осмыслению дали именно эти две публикации.
Я не претендую на анализ тех событий — для этого понадобилось бы написать нечто большое, академичное и наверняка скучное. Кроме того, любой исторический анализ неизбежно субъективен — заявляя претензию на объективность, он не в состоянии выдержать это обещание полностью. И следующий «объективный анализ» начинается с того, что опровергает предыдущий, и так происходит вечное «развитие» исторической науки.
Я всего лишь напомню о некоторых чертах стихийного движения в поддержку Руцкого, Хазбулатова и Кº (или против Ельцина, Гайдара и Кº — это уж кому на чём больше нравится расставлять акценты). Быть может, кому-то покажется, что я опорочиваю «память павших борцов», и что отмечаемые мною ниже факты не определяли лицо движения в целом. Я и не претендую на полноту картины, пусть её рисует кто-нибудь более самоуверенный. Но пусть при этом найдёт в ней место и моим наблюдениям. Сознательный недоучёт фактов того или иного рода, принесение их в жертву некой априорной идеологической схеме — это и есть историческая ложь. Она никогда не приносила ничего хорошего наследникам её творцов.
Далеко не только прикладами отбита память у людей о тех событиях. Многим, ныне о них вспоминающим, эти воспоминания не всегда приятны — не из-за поражения, а из-за собственной роли или тогдашнего отношения к ним. Многое, что тогда происходило, отнюдь не укладывается в мифологическую картинку героического восстания трудящихся масс против буржуазного режима, как хотелось бы иным современным идеалистам, не видевшим тех дней. Также нельзя сказать, что отношение к событиям той осени делится на «московское» и «заМКАДное». Для многих москвичей те две недели тоже ничем особенным не запечатлелись, в то же время среди «последних защитников советской власти» было немало приехавших добровольцев из разных мест России.
На поддержку Руцкого и съезда нардепов сошлись группки, исповедовавшие совершенно различные идеологии, точнее , обрывки и эклектические сочетания идеологий. Среди них тон задавал, наряду со сталинизмом анпиловцев, русский национализм, замешанный в то время на махровом антисемитизме и копировании фашизма. Вы не помните, какая «кричалка» пользовалась наибольшим откликом при скандировании на стихийных митингах, возникавших у пресненского Белого дома? Я отлично помню. Напомню её вам: «Ельцин — иуда, жидовская паскуда!» А зигующие баркашовцы?! Кстати, именно они, среди «защитников советской власти», были почему-то первыми вооружены невесть откуда взявшимися АКМами. А как определялись враги? Как «буржуи», «капиталисты», или хотя бы как «либералы»? Ничего подобного! Стан врагов чаще всего определялся термином «сионисты». Но это — на митингах. А в частных разговорах этот политкорректный термин заменялся, как нетрудно догадаться, совсем не политкорректным вариантом этнонима.
Разве после этого термин «красно-коричневые», которым официальная пропаганда окрестила своих противников, не мог быть подхвачен какой-то частью простых обывателей? Запросто. Он и был подхвачен. Считать, что никто среди обычных людей никогда не называл противников Ельцина «красно-коричневыми», значит неоправданно упрощать дело. В столице, во всяком случае, этот термин оказался в ходу у многих.
И когда рядовой обыватель в день «народного восстания» 3 октября лицезрел, как кучки мародёров выносят конторскую (слово «офис» ещё не успело прижиться) мебель и оргтехнику из разгромленного здания мэрии (б. здание СЭВ), а потом, перед входом в свой дом, был задержан и обыскан самочинным патрулём вооружённых баркашовцев, — разве этот обыватель, включив телевизор, не мог поверить захлёбывающемуся от ярости Гайдару, что в Москве начался «коммуно-фашистский путч»?
Можно, конечно, списать все эти проявления «классовой несознательности» на некие деклассированные и провокационные элементы, примазавшиеся-де к истинно пролетарскому движению. Но это очень уж напоминает то, как правые объясняют гибель Российской империи (а «красные» правые — также и гибель СССР) организованным заговором врагов.
Антисемитизм (кто-то об этом, быть может, забыл, а зря!) был распространённым компонентом мировоззрения трудящихся масс позднего Советского Союза, воспитанным в них десятилетиями пропаганды при Сталине и Брежневе. Это был, правда, довольно абстрактный антисемитизм (в отличие от конкретного, погромного у черносотенцев начала ХХ века). Лично почти каждый из таких советских антисемитов мог сказать: да, у меня есть такие-то и такие-то знакомые-евреи, и они очень хорошие люди поодиночке; но у евреев есть-де организация, и они в массе выполняют её указания, тем и опасны. Идейность, типа. Так вот, вряд ли сильно ошибусь, если скажу, что сталинисты и националисты-антисоветчики сошлись в те дни вместе на общей почве абстрактного антисемитизма. И никакой другой «идеологии», сближавшей оба крыла движения, просто не существовало в природе.
При этом, конечно, те и другие ненавидели друг друга: «национал-патриоты» «верных ленинцев» как «поклонников Бланка», а те их (правда, без устоявшегося эпитета). В маловероятном случае «победы революции» у власти бы временно встала хунта во главе с Руцким и Хазбулатовым. Все такие хунты недолговечны, в них скоро разгорается борьба за единоличную власть. На низовом уровне, с учётом количества единиц автоматического стрелкового оружия, оказавшегося на руках в «дни восстания» (и которое, в случае «победы», изымать было бы некому; впрочем, и в реальной истории многие из этих стволов всплыли год-два спустя в Чечне), эта борьба неизбежно вылилась бы в кровавое уличное мочилово между двумя группировками «победителей».
Собственно, кто такой Руцкой? В конце 80-х он являлся одним из организаторов движения «Отечество», одним из направлений деятельности которого объявлялась борьба с засильем сионистов. Причём Руцкой возглавлял здесь самое алармистское крыло. В 1990 году он стал организатором ультра-патриотической фракции «Коммунисты России» в только что избранном Съезде народных депутатов РСФСР. Она резко выступала против Ельцина до самого того момента, когда Ельцин решил стать президентом Российской Федерации и… предложил Руцкому пойти с ним в дуэте как вице-президенту. В те времена и до сих пор многие уверены (и не зря), что поддержка Руцкого и деморализованного его сделкой большинства фракции «Коммунисты России», послушно последовавшего за своим вождём, стала одним из решающих факторов победы Ельцина на первых президентских выборах в 1991 году. Но, став декоративным довеском к Ельцину, Руцкой не долго довольствовался своей жалкой ролью. Однако второе ренегатство, совершённое им уже в 1992-1993 гг., вряд ли прибавило ему популярности среди тех, кого он уже предал перед этим, вступив в альянс с Ельциным.
А Хазбулатов? Напомню, что после того как Ельцин, в связи с избранием президентом России, оставил пост председателя Верховного Совета РСФСР, Съезд никак не мог избрать ему преемника. Несколько туров голосования, состоявшихся летом 1991 года, не дали результата. Немногих голосов, чтобы занять этот пост, не хватило Сергею Бабурину, выступавшему с национал-патриотических позиций. Хазбулатов, бывший первым заместителем Ельцина на посту председателя ВС, остался и. о. председателя, пока в августе 1991 года не влез на танк рядом с Ельциным, после чего вновь собравшийся Съезд уже абсолютным большинством голосов избрал храброго джигита своим спикером. Возглавив высший законодательный орган власти России, Хазбулатов до начала 1993 года оказывал безоговорочную поддержку всем либеральным экономическим начинаниям Ельцина-Гайдара. И только увидев нарастающее народное недовольство (события 23 февраля 1993 года в Москве), стал искать выгод в заигрывании с другой стороной.
Вот такие люди оказались во главе «народного движения». Надеюсь, что напоминание об этих общеизвестных фактах рассеет недоумение по поводу того, где же были массы сознательных рабочих 3-4 октября 1993 года, и почему мало кто оказал сопротивление разгону Съезда нардепов. Полагаю, что наиболее сознательные, мыслящие рабочие не желали быть в третий раз банально обманутыми Руцким, во второй — Хазбулатовым и в первый — фашистами Баркашова.
Но тут важнее политических факторов были даже природные и экономические. Тогда, после необыкновенно холодного и дождливого в том году сентября, настали первые тёплые солнечные дни золотой осени. Напомню (если кто забыл), что последствия гайдаровских реформ заставили очень многих горожан вплотную заняться продовольственным самообеспечением в рамках натурального хозяйства. Когда дома полуголодные дети постоянно требуют кушать, а на дачном участке или в деревне у родителей осталась не выкопанной картошка, ясно, что у разумного рабочего в таких условиях нет резона играть (особенно со смертью) в революцию. Он предпочтёт более прагматичную альтернативу.
Многие из таких рабочих, вернувшись вечером в воскресенье 3 октября домой и включив телевизор, наверное, были крайне удивлены тем, что в столице происходит «революция». Развитие событий в последние дни никак не предвещало такого. 1-2 октября митинги и столкновения с ОМОНом явно шли на спад. Казалось, что «защитники советской власти» уже сильно утомились, а главное, разуверились в своих вождях. Те, действительно, не могли даже организовать нормальную агитационную работу, не говоря уже обо всём остальном.
Вспоминаю, как мы с университетским приятелем стояли у одного из подъездов Белого дома, где раздавали пачки прокламаций (как выяснилось, это были даже не воззвания, а постановление Съезда об отрешении Ельцина от власти, о котором и без того сообщили правительственные СМИ), и тщетно ожидали, что и нам вручат хотя бы одну. Вместо этого руководивший раздачей тип совал тяжёлые кипы преимущественно в руки пенсионерок, нарочно выискивая именно их, и только когда оставалось уже не больше десятка экземпляров, он с неохотой дал их нам, потому что старух рядом уже не оставалось — все они разбрелись, сгибаясь под тяжестью агитационной ноши. Естественно, они были лёгкой добычей для милицейских патрулей.
Помню, нас обоих это тогда крайне неприятно поразило. Ведь мы — два крепких студента — были способны разнести сотни этих прокламаций куда быстрее и эффективнее, чем дюжина старушек, и не попасться при этом в лапы ментам. Однако руководители «обороны Дома Советов», видимо, считали именно старушек самой надежной своей «боевой силой»… Мы, конечно, добросовестно расклеили доставшийся нам десяток экземпляров беззубого и унылого постановления (один — на здание районного отдела милиции), но что толку…
Видимо, многие из «защитников советской власти» в те дни страдали неадекватностью в тяжёлой форме. Помню другой случай, — из первых дней противостояния — когда оцепление ОМОНа вокруг Дома Советов было на какой-то момент снято. Собравшиеся тут же сочли это «своей победой». Впереди нас по «баррикадам» неспешно прогуливались под руку две субтильные дамочки бальзаковского возраста, в платочках. До нас донеслось, как одна другой говорит: «…А завтра пойдём захватывать Останкино». Это звучало так, как если б одна мышь пропищала другой: «Завтра пойдём охотиться на льва!»
Впрочем, пророчество дам в платочках, казалось, сбывается вечером 3 октября. Это было удивительно потому, что, как я уже сказал, многие рядовые участники событий (вроде меня) были к тому времени деморализованы абсолютным бездействием (как нам казалось) всех лиц, причастных к руководству движения — как статусных, так и выдвинувшихся в процессе. И хотя у нас не было дачи, солнечное воскресенье я не стал тратить на поездку из своего (тогда ещё) зелёного пригорода в каменные джунгли Москвы. Приятель же оказался в самой гуще событий, но главным образом по географической причине — он жил на Красной Пресне. Ну а когда началось, он уже не мог не пойти до конца, оказавшегося, к счастью, для него лично не трагическим. Я же обо всём узнавал только по телевизору.
Причём с самого начала меня не оставляло ощущение какой-то нереальности, сюрреалистичности происходящего. Только на какой-то момент у меня вспыхнуло что-то похожее на надежду, когда, перед самым выключением, экраны телевизоров показали грузовики, вламывающиеся на телецентр. Но в ту же ночь события повернулись так, как давно ожидалось. И с тех пор я пребываю в убеждении, что прорыв оцепления, с которого 3 октября всё и началось, оказался просто очень удачной прелюдией для эффектного ввода танков в Москву.
Нет, я не говорю, что тут всё было срежиссировано. Такого рода теории мне чужды. Но прогноз и планирование действий со стороны власти, безусловно, не могли не иметь места. Прорыв милицейских кордонов и захват толпой московских улиц (потом выяснилось, что всей толпы было лишь несколько десятков тысяч человек — на порядок меньше, чем в разрешённых митингах демократов 1989-1990 гг.) создавали, усилиями телерепортёров, впечатляющую картину. А увенчали её «штурм телецентра» и реальный обстрел Дома Советов. Следовательно, ключевым здесь было создать иллюзию временного торжества толпы, что и было исполнено при прорыве кордонов на Садовом кольце. Разумеется, рядовые участники события с обеих сторон действовали искренне и добросовестно, что и требуется в таких случаях.
Когда я сейчас иногда сталкиваюсь с бравадами вроде «50 тысяч активных людей хватило бы, чтобы покончить с нынешним режимом», я сразу вспоминаю 1993 год. Такой (и даже несколько большей) толпы достаточно только, чтобы прорвать в одном месте полицейское оцепление. Но эта толпа уже бессильна против десятка (!) профессиональных спецназовцев, сидящих в укрытии и подкреплённых с внешней стороны всего одним бронетранспортёром. И тем более не в состоянии она предотвратить вступление в многомиллионный город всего четырёх танков, их марш к центру города и развёртывание их там в боевую позицию. Учитывая, какими малыми силами (и малой кровью, если уж честно) Ельцин и Гайдар установили контроль над огромной столицей, вправе вообще сомневаться: действительно имело ли место 3-4 октября какое-то там «восстание»?..
Но реальное движение всё-таки было, отрицать это невозможно. Те 50 тысяч людей, заваривших кашу утром 3 октября, — это был стойкий костяк движения, не поддавшийся повальной деморализации предшествующих дней. Они собрались там искренне, чтобы дать «последний и решительный бой». Никакими флеш-мобами их туда не собирали — в те времена в России ещё не было (если кто не в курсе) ни Интернета, ни даже сотовой связи. Не чета нынешнему «протестному движению», антиельцинские организации 1993 года сумели дедовскими приёмами информационного оповещения, как в 1905 году, мобилизовать десятки тысяч людей не для банального «махача с полицаями», а для более-менее осознанных действий в направлении захвата власти (по крайней мере, телекоммуникаций). Правда, руководство этими действиями оказалось из рук вон плохим, точнее, вообще никаким.
Что же, достаточно сказано и про противоречивую идеологию протестовавших, и про «предательство вождей». Отмечу ещё лишь, что описывать то и другое в категориях революций Нового времени или современной социальной структуры (которая тогда ещё не выкристаллизовалась) как «классовую несознательность отдельных слоёв рабочих» и «предательство буржуазных лидеров» было бы неоправданным упрощением или модернизацией. Это не приближает к пониманию значения и урока тех событий для нас нынешних. Хотя, конечно, массы людей, протестовавших против политики Ельцина, были для Руцкого-Хазбулатова своего рода пистолетом, приставленным к виску исполнительной власти, чтобы та согласилась на переговоры. Когда же массы вышли на дорогу самостоятельных действий, парламентские лидеры просто испугались. 3 октября они уже боялись победы своих сторонников ничуть не меньше, чем победы Ельцина.
Предположим, что они бы всё-таки победили. Что дальше? Про неизбежную борьбу за власть сказано выше. Как бы распорядился своей властью по отношению к стране Руцкой, он наглядно показал несколько лет спустя, на посту курского губернатора, где разогнал независимые профсоюзы и посадил в тюрьмы их активистов. Для госкапиталистической бюрократии, укреплявшей своё господство при рыночных экономических отношениях, было всё равно, кто в конце концов помог бы ей это сделать — Ельцин, Руцкой или Баркашов.
3-4 октября 1993 года осуществилась не самая худшая альтернатива для России из возможных в тот момент: гражданская война ограничилась всего двумя сутками. Но, утверждая это, надо бы указать и на лучшую альтернативу. Извольте. Лучше было бы, если бы народные депутаты мирно разошлись, несмотря на всю неконституционность роспуска, и стали готовиться к новым выборам. Если бы в тот момент была достаточно авторитетная левая партия, которая смогла бы нейтрализовать шовинистически настроенных радикалов и сплотить большинство трудящихся на платформе подготовки к выборам в Госдуму, где она имела все шансы победить. Именно так — ведь в тот период ещё не было таких «политических технологий», как в наше время. Впрочем… Если бы она смогла сделать такое, то уж, наверное, она смогла бы реально организовать и возглавить движение в защиту Съезда и довести его до полной и окончательной победы — не победы Руцкого и мечущихся между либерализмом и черносотенством парламентариев, а до победы народа…
Силовая развязка своего конфликта со Съездом, при отсутствии такой партии (а, следовательно, при полном политическом и организационном разброде трудящихся), позволила Ельцину за короткое время беспрепятственно установить полный контроль за исполнительной властью в регионах, а также не допустить известные левые организации к выборам в декабре 1993 года (КПРФ организовалась как раз в дни октябрьского «восстания», и её ещё мало кто вообще знал). Главным выгодополучателем от этого оказался Жириновский, в чью эпатажность, как в паровозный свисток, выплеснулась недорастраченная массами в октябре 1993 года энергия возмущения. Политическая звезда «жирика» взлетела тогда столь высоко, что до сих пор никак не закатится. Впрочем, это уже другая история.
А такой партии, о которой говорилось выше, нет до сих пор. Не видно даже её зачатков. Хотя пора бы. С того времени уж двадцать лет прошло…

Цитата :

Ярослав Бутаков
Кандидат исторических наук, политический эксперт, публицист.

Очень хорошая статья! Автор убедительно показал, что оппозиция Ельцину представляла собой плохо пахнущую дремучую смесь из национализма и антисемитизма, приправленная ностальгией по позднему СССР

Взгляд из Москвы - и несколько со стороны.
Главным противовесом Ельцину были не Руцкой, и, тем более, никак не Анпилов с Баркашевым, ставшие непреднамеренными орудиями провокации, а система Советов (то есть - парламентаризма) в масштабах всей страны.